Сергей Кузин: «В Lady Gaga больше рок-н-ролла, чем во многих ребятах в кожаных штанах»

Известный ведущий и музыкант рассказал Karabas Live о том, как музыка и военное училище спасли его жизнь

Сергея Кузина знают все фанаты рок-н-ролла в Украине: он не только соведущий одного из самых популярных утренних шоу на радио – «Камтугеза», — но и едва ли не главный эксперт по олдскульному року в стране.

В преддверии празднования 8-летия появления «Камтугезы» на волнах «Радио Рокс» Karabas Live посетил музыканта, ведущего и продюсера в эфирной студии на Куреневке и раскрутил на большое интервью о прошлом, настоящем и будущем. Как появилось его увлечение тяжелым роком, какие шутки непозволительны в эфире, куда идет современная музыка и почему однажды ему пришлось уехать из Беларуси – Сергей Васильевич выложил нам все как на духу.

Вы родились в Потсдаме и до 14 лет жили с родителями в Восточной Германии. Насколько стрессовым оказался для вас переезд в СССР?

Максимально стрессовым! Мы приехали на Белорусский вокзал и первое, что я увидел – лежащего на перроне мужчину. «Ему плохо?» — спросил я у родителей. «Да нет, ему очень даже хорошо», — ответил папа. Это был первый стресс. Я очень долго по ночам страдал и мучился. И очень хотел назад. И до сих пор хочу – из того Советского Союза назад.

Стресс был и в школе – из-за большой культурной разницы. Я вырос в другом социуме, я узнавал все о неизвестной мне советской жизни в 15-16 лет. Я не подозревал о существовании огромного пласта под названием «советская эстрада». В ГДР принималось западно-германское телевидение, и я рос на том, что сейчас называется классикой рок-н-ролла. С переездом в Минск пропала не только моя любимая музыка, но и жевательная резинка (смеется), и наоборот – появилась форма эта школьная советская. Нужно было поступать в комсомол, чтобы дальше по жизни идти…

Я хотел поступать в БГУ на истфак – был такой факультет с обучением на английском языке, а я любил древнюю Грецию и Рим. Но папа сказал, что с моими 15-ю (условно) приводами в милицию за последние три месяца ни о каких истфаках речи идти не может. Постриг меня коротко, и в июле олимпийского 1980-го года – через 2 недели после окончания школы – я оказался в военном училище, и мое детство закончилось. Да, стрессов в тот период у меня хватало. Но я благодарен отцу, потому что если бы не военное училище, я вряд ли бы с вами сейчас разговаривал. Я уверенно искал дно и даже несколько раз его нащупывал. Этим не бахвалятся, но да – я был криминальным подростком.

То есть, бунтовали?

Да нет – раздолбайничал. Протестами занимались героические люди, которые в лагерях сидели. Диссиденты. А мы были просто раздолбаи, которым хотелось большего, чем «Прощай, со всех вокзалов поезда» — вот это убожество слушать. Я с 80-го года носил пацифик и клеши, нас за это принимали в обезьянник – какой протест?

В Гурзуфе в начале 80-х была шикарная летняя тусовка, куда собирались неформалы со всего Советского Союза, — «Система». Благословенные были времена: я приезжал туда с 3 рублями, и бывало, что с ними же уезжал, напичканный «красной рыбой». А мидии с Чеховского пляжа! Ночевали друг у друга, а часто и просто на улице – была такая знаменитая Пиваллея возле Психодрома. Мы прекрасно себя чувствовали, пили безостановочно – все подряд. Морской воздух – он же способствует быстрому выходу алкоголя из организма. Поэтому пить надо было постоянно, чтобы пребывать в радостном состоянии. А оно было радостным.

Переехав в Советский Союз, вы сохранили свою любовь к западной музыке. Каким образом вы доставали записи?

Фарцевали – никаких других возможностей не было. Были подпольные толчки, на которых мы менялись пластинками. В военном училище у нас были представители Венгрии, Монголии, Ливии и других стран, которые привозили лицензированные джинсы Levi’s. Мы покупали их по 40-50 рублей, продавали за 150-160, а на сдачу – «на эти 2%» — я и жил (смеется). Фирменный винил тогда стоил 50-60 рублей, а из соцстран – от 30 до 50 рублей. Кто-то что-то привозил с запада – мы переписывали это на бобины. Ну и радио – ВВС и «Голос Америки», – оттуда узнавали многое.

Во время боевых дежурств мы сидели под землей по 45 суток. И вы же не думаете, что все это время читали Устав армии?..

Помните музыку, которая перевернула вашу жизнь?

Это были Beatles! «I Should Have Known Better». Потом Sparks, Bachman Turner Overdrive – не потому, что они были самые яркие, а просто это было первое, что я увидел на немецком телевидении. У меня до сих пор стоит это перед глазами: Рэнди Бахман с гитарами-корягами, Sparks с усиками – их из-за этого все обвиняли в фашизме… Потом эпоха глэма, глиттер-рока. T-Rex. The Rubettes – Алан Уильямс, Кейт Ричардсон, «Sugar Baby Love». Хорошая была группа, забытая ныне. Вот это меня перевернуло.

Что вы слушали из советского рока?

В старших классах – это конец 70-х – из Совка начали привозить записи «Високосного лета», «Рубиновой атаки», позже «Урфина Джюса». Была такая христианская группа из Питера – «Трубный зов». «Машину Времени помню» — «Битву с дураками», «Черный белый цвет». Вот это первые воспоминания. Мне до сих пор из русского – простите, советского – рока нравится «Воскресение».

По сравнению с западным роком не царапало сознание?

Вы об умении или неумении играть? Ну, я как-то был не в том возрасте, что мог реально оценить. Понятно, что приоритеты были западные, но и советский рок всегда отличался текстами. Все-таки я мало что понимал в западных текстах. Это было на уровне запомнившегося слова или словосочетания. А тут-то я понимал все и мне нравилось это глубокомыслие, эти славянские минорные страдания – а ля «По дороге разочарований снова очарованный пойду». В юном возрасте кайфово же страдать!

Ваша биография хорошо расписана с 30 лет, а до этого – пробел…

До этого я сидел в тюрьме, поэтому нечего рассказывать! (хохочет). Шутка. 12 лет моей жизни – это ракетно-зенитные войска. Я учился в ракетном училище, потом служил семь с половиной лет, закончил службу капитаном, заместителем начальника штаба, начальником отделения боевого управления дивизиона. Стрелял на полигонах – Сары-Шагане и Семипалатинске в Казахстане, был в Баку в самые непростые времена в начале 90-х.

Кто бы что ни говорил, у нас в Украине есть медиа-свобода. Она самих нас иногда раздражает, потому что иногда превращается в анархию и непрофессионализм

При всей строгости военного режима вы же не потеряли коннекта с музыкой?

Нет! Во время боевых дежурств ты сидишь под землей по 45 суток. И вы же не думаете, что мы все это время сидели и читали Устав армии? Мы играли в шахматы, слушали музыку! Музыку западную. Тем более что при нашей работе с радио у нас был шикарный качественный стереодоступ. Вместо того чтобы отслеживать, какие самолеты с каких баз летают, мы писали с эфира музон. В то время в ракетных войсках весь мой боевой расчет был подкован в музыке – скажем, радист мой был из консерватории, так что и я еще сам у них что-то черпал.

Ага, консерватория! У вас самого есть музыкальное образование?

Закончил музыкальную школу по классу фортепиано!

Как-то помогало вам в жизни это образование?

Сложно сказать. А как оно может помочь? Какое-то понятие, какой-то базис, наверное, дало. Если вы в жизни что-то умеете – то это хорошо. У меня была история смешная – я доучился до 3-го класса музыкальной школы и отказался идти в 4-й, пока мне не купят гитару. Потому что играть на фортепиано пацану, который еще и борьбой занимается, – это позорняк галимый. Тогда я впервые устроил так называемый бунт – и мне купили гитару. И после этого я продолжил ходить на ф-но. Ну а на гитаре уже брякал самостоятельно. Помню, она у меня железная была. (Тогда гитары еще были железные!) Ею убить можно было на раз. Теперь такое и не представить…

Потом вы каким-то образом попали на радио в США…

Это все коррупция, кумовство, знакомые по блату! (смеется) Я учился в радиошколе в Сиэттле. А потом проходил стажировку на нескольких станциях – в Таллахасси (столица штата Флорида. — ред), в Нью-Йорке. Каким образом? Подал документы – и меня взяли на учебу. Я учился, был в эфире, бегал и помогал бумажки носить. Занимался всем, что говорили. Мне это нравилось до безумия. Я считаю, с высоты своих лет, что образование можно получить в любом месте в любое время, если ты хочешь его получить. И Кедровые это пороги, Еловые, Могилянская академия или Смоленский пединститут, — совершенно без разницы. Если там есть люди, которые знают, что тебе рассказать – твоя задача это слушать и делать. Качество преподавания очень важно. Но самое главное – это качество «хотения» получить эти знания.

Потом я вел программы на минском радио «Би-Эй» — расшифровывалось как «Беларусь-Америка». Это была первая совместная радиостанция в Беларуси. 95-й или 96-й год. Она была негосударственная. Я вел эфиры, потом стал программным директором, потом уволился и сделал с друзьями «Альфа-радио», набрал туда людей с «Би-Эй». А потом меня в 2003-м выкинули оттуда. И я приехал в Киев.

Я легко и безболезненно отказался от российского рока, который мы ставили в эфире до войны. Потому что никогда не ориентировался на рок-н-ролл, сделанный в Советском Союзе

Вы говорили, что вас в свое время выдворяли из Беларуси — что это была за история?

Ну, меня предупредили, что надо валить. Знакомые из Администрации президента. Просто мы были на тот момент единственной негосударственной станцией, а это же неправильно! (смеется). И путем самых различных налоговых и других административных ухищрений я перестал был учредителем. На те условия, на которых я мог остаться, я не согласился. Поэтому мне дали увесистый пинок под зад и в один прекрасный день я обнаружил себя в кабинете какого-то типа, который до этого работал директором на гомельской автозаправке. 24 декабря 2003-го года с выносом двери я эти пенаты прекрасные покинул. Сейчас уже и станции нет – они своего добились, убили ее. Достигли идеала.

А то, что вы в эфире нелицеприятно выразились о президенте Лукашенко – это легенда?

Ну почему легенда? Я искренне его не люблю – говорю максимально корректно. И никогда не любил. Но я никогда не был и оппозиционером – их я не люблю точно так же. Потому что это не оппозиция, а грантососы какие-то. А что касается той истории, то однажды я поумничал в эфире. Играла песня Питера Гэбриэла «Monkey» и я на коде трека сказал: «Вот вспомнил труд Энгельса о том, что труд превратил обезьяну в человека. И подумал, что при небольшом усилии труд может сделать из обезьяны не просто человека, а даже руководителя маленького, но гордого независимого государства».

Владелец станции заявил мне: «Если не отмажешься, считай, что уволен». Меня пригласили в АП и спросили: «А кого это вы имели в виду?». — «А вы кого?». На этом диалог закончился, потому что кому-то надо было называть имя. Вот и все. Мне погрозили пальцем – это был первый звонок. Ну а выгоняли уже красиво – с налоговой и так далее. В этой стране это вообще не проблема. Методика отработана.

А сейчас в эфире вы можете позволить себе подобные шутки?

Может быть, именно потому, что запретный плод сладок… Мы здесь на другой планете находимся по своим возможностям говорить что-то нелицеприятное о нашем политическом истеблишменте. Но стараемся с Соней (Сотник – соведущая программы «Камтугеза») этого не делать. Не потому, что у нас нет своего мнения. А просто такое количество людей у нас в стране любят лежа на диване рассуждать о глобальных политических проблемах, что нам не хочется лезть в этот унитаз. Поэтому если и стебем кого-то, то – ну не то, что по-доброму, – не называя имен. Это не связано с какой-то боязнью. Мы просто стремимся быть выше этого. Или сбоку – лучше так, чтобы нас не обвинили в снобизме.

После того как Ирина Салтыкова сказала «Я певица», наше интервью почти закончилось, потому что я заржал. Ее охранники начали на меня вращать глазами, чуть до драки не дошло

Да, в Беларуси невозможно было бы назвать президента «Алексеичем». Хотя мы с Соней у него (речь о Порошенко) были, и я могу это сделать. Но мы взрослые люди, мы отдаем себе отчет, что нас слушают дети. Безнаказанно хамить можно в ФБ. А я не испытываю нужды в эпатаже.

Безусловно, кто бы что ни говорил, у нас в Украине есть медиа-свобода. Она самих нас иногда раздражает, потому что иногда превращается в анархию и непрофессионализм. Умение хамить незнакомым людям у нас заменяет образование и воспитание. Любой может прилюдно и безосновательно сказать какую-то гадость – и его даже будут воспринимать как героя! У нас свой путь. Мы про рок-н-ролл.

Прошло больше года с момента введения квот на украиноязычную продукцию. Как это изменило украинский радиоэфир?

Я противник квот. Не только квот на украиноязычную музыку – я в принципе противник любых ограничений. С моей точки зрения, любая эволюция несовместима с запретительными мерами. Любого плана – это касается и литературы, и списков. Это говорит та моя часть, которая противится любым запретам. Я бы разрешал все, за исключением расовой ненависти, насмешек над физическими недостатками и так далее. То, что входит в мое понимание медицинской нормальности человека.

С другой стороны, говорить о результатах этих квот еще рано. Мне нравится не все из того, что мы играем в качестве квотированной музыки – иногда это гораздо хуже, чем то, что мы бы играли, имея в виду западные аналоги. Другой вопрос, что я совершенно легко и безболезненно отказался от российского рока, который мы до войны играли и который пользовался большим спросом. Все эти «Черный кофе», «Арии» – жалкие поделки под Iron Maiden – я отказался от них без сожаления. И задолго до всех квот (смеется). Потому что я никогда не ориентировался на рок-н-ролл, сделанный в Советском Союзе. Это все-таки вторичная, третичная музыка.

Нравится мне это или нет – я же все-таки животное социальное! Но за эти три года вверх рванули почти все украинские исполнители. Валят тур за туром. Я не думаю, что это связано с квотами – но в том числе, наверное, и с ними тоже.

Считаю, что Михаилу Жванецкому при жизни памятник нужно ставить, потому что это гордость страны

Поэтому – пусть будут квоты, никаких профессиональных проблем у меня с этим нет. Желание только одно у любого человека, работающего на радио – чтобы эта музыка еще была и хорошей. Чтобы ставили музыку не по принципу «украинская – иностранная», а «хорошая – плохая». Я рад, что у нас есть Jinjer, Stoned Jesus, Sinoptik, которые уверенно катаются на запад. Maru – шикардосовская дрим-тим. В лучших своих образцах – СКАЙ, Бумбокс – мы не только не уступаем музыке северного соседа, но давно их имеем. Я недавно приезжал в Лондон к дочке и увидел афиши в Hammersmith Odeon: Def Leppard, Go-Go Dolls и Океан Ельзи. Чего еще надо?

Поэтому – еще раз подчеркиваю, что я не люблю запреты, – в той ситуации, в которой мы находимся – это, наверное, верно. Рад за друзей-музыкантов, которые больше выступают и зарабатывают пускай небольшие, но заслуженные деньги.

Что из украинской рок-музыки можете выделить? Нравится ли вам направление развития современного рока?

У рок-музыки нет определенного направления – это океан направлений! У каждой группы оно свое. Что-то нравится, что-то нет – это нормально. Вам кажется, что их тянет в попсу? Неправда. Очень много хорошей тяжеленной музыки – и блэка, и ню-метал. Есть другая жизнь в роке, она хороша и прекрасна. Вы просто ориентируетесь на группы, которые совмещают рок и поп-музыку. Ну и здорово! Рок-н-ролл — это не обязательно какая-то стилистика. В той же Lady Gaga гораздо больше рок-н-ролла, чем во многих страшных немытых парнях в кожаных штанах. Наличие немытых волос и декларирования «Мы играем тру-рок» — это еще не подтверждение того, что они играют рок.

Помните ли первого известного артиста, с которым вы познакомились лично?

Да, но он не имел отношения к музыке. Это был Владимир Гостюхин, народный артист Советского Союза, шикарно сыгравший в экранизации романа Василия Быкова «Обелиск». Это потом он уже сошел с ума, жег стихи Булата Окуджавы перед зданием Минской филармонии. А я его боготворил за роль предателя в этом фильме (его сняла Лариса Шепитько). Я ним столкнулся как-то в ночном магазине, мы по очереди покупали спирт «Royal». Познакомились – и дальше ничего не помню (смеется).

А из известных – одно из первых моих интервью было с Демисом Руссосом. Я его сначала не узнал – помнил еще по бочкообразным платьям, в которых он ходил. А к тому моменту он был худой и не верил, что тот сарай, в котором мы работали – «Би-Эй», — место, откуда может проистекать живой эфир. Но интервью получилось неожиданно хорошее.

Местных звезд я не помню, их была череда. Станция-то была коммерческая. Помню Ирину Салтыкову. После того как она сказала: «Я певица», интервью почти закончилось, потому что я заржал. Ее охранники начали на меня вращать глазами, чуть до драки не дошло.

Но лучшее «послевкусие» оставляли драматические актеры. У меня был цикл дневных интервью, которые я делал с актерами кино и театра. Встречался с Сергеем Юрским, Михаилом Козаковым, Александром Филиппенко, Александром Калягиным, Константином Райкиным, Екатериной Васильевой, Валерием Гаркалиным, Алексеем Петренко, Александром Демьяненко, Семеном Фарадой. Вот этими беседами и встречами я больше всего горжусь.

Михаил Жванецкий был у меня на эфире раза три. Один раз это было 2-часовое интервью, и он отчаянно меня хвалил во время разговора, — а я его вообще боготворю! Считаю, что реально человеку при жизни памятник нужно ставить, потому что это гордость страны. И я не шучу. У меня куча подписанных его книжек дома – это тоже моя гордость.

Кого бы вы хотели увидеть из тех, кого еще не слышали вживую и кого еще можно?

Я очень жалею, что не получилось в этом году съездить на тур Rolling Stones «No Filters», потому что им по 72-73 года, они шикарно работают. Вот это нынешнее мое сожаление, что я не попал на эти концерты, и уж не знаю, попаду ли уже когда-нибудь…

В статье использованы фотографии Елены Божко (за исключением ФБ).

Концерт в честь 8-летия шоу «Камтугеза» состоится 16 ноября в столичном клубе Atlas.